Филип Дик - Король эльфов [сборник рассказов]

«Стабильность» («Stability»). Рассказ написан в 1947 году или раньше (ранее не публиковался).

«Рууг» («Roog»). Написан в ноябре 1951 года. «Fantasy and Science Fiction», февраль 1953. Первый рассказ, за который уплачен гонорар.

Продав свой первый рассказ, ты сразу же звонишь другу. Тот швыряет трубку, и ты сначала ничего не понимаешь, и лишь потом до тебя доходит, что он тоже пытается пристроить свои рассказы — пока безуспешно. Это отрезвляет. А потом домой возвращается жена, и она не посылает тебя к черту — напротив, она очень рада.

Когда я продал «Рууг» Энтони Бучеру из «Fantasy and Science Fiction», я подрабатывал в магазине пластинок, а в свободное время писал и на вопрос о работе всегда отвечал: «Я писатель». Дело было в Беркли, в 1951 году. Там все были писатели, и ни один так ничего и не продал. Вообще большинство моих знакомых считали, что посылать рассказы в журнал — глупо и недостойно. Их писали, зачитывали вслух друзьям и забывали. Так было тогда принято в Беркли.

Вторая проблема на пути к всеобщему признанию заключалась в том, что я опубликовал рассказ не в литературном журнале, а в научно-фантастическом. Фантастику в Беркли не читали, если не считать маленькой группки ценителей — они были очень странные, напоминали ожившие овощи. «А как же серьезная литература?» — спрашивали меня. Я же считал, что «Рууг» — вполне серьезный рассказ. В нем говорится о страхе, о преданности, о смутной угрозе и о добром создании, которое не способно рассказать об этой угрозе тем, кого любит. Что может быть серьезнее? На самом деле, говоря «серьезная», люди имели в виду «жизненная». Фантастике в жизненности изначально отказывали. Несколько недель меня передергивало — я понимал, сколько серьезнейших неписаных правил нарушил, когда продал рассказ, да еще и фантастический.

Мало того, я начал лелеять мечту, что смогу зарабатывать на жизнь литературным трудом. Я фантазировал, что брошу работу в магазине пластинок, куплю новую пишущую машинку, буду только писать — и при этом мне хватит денег платить за жилье. Когда начинаешь так думать, тебя тут же уводят санитары. Ради твоего же блага. Потом, когда выпишут, эти фантазии уже не вернутся, и ты можешь и дальше продавать пластинки (или полировать обувь, или работать в торговом центре). Понимаете, быть писателем — это… Я как-то спросил одного приятеля, кем он собирается стать после колледжа, и он ответил: «Пиратом». На полном серьезе.

Продать «Рууг» мне удалось исключительно потому, что Тони Бучер объяснил, как нужно переделать исходный текст. Если бы не он, я бы до сих пор торговал пластинками. Это не шутка. Тони в те времена вел у себя в гостиной небольшой семинар для писателей. Он читал наши рассказы вслух, и мы, видя, насколько они ужасны, все же понимали, что можно исправить. Тони не пытался показать, что наша писанина никуда не годится, — он помогал нам превращать ее в настоящее искусство. Он знал, что такое хороший текст. Тони брал (внимание!) доллар за неделю занятий. Один доллар! Если в этом мире и были добрые люди, то один из них — Энтони Бучер. Мы его обожали. Раз в неделю мы играли в покер — Тони одинаково любил покер, оперу и литературу. Мне очень его не хватает. Однажды, в семьдесят четвертом, мне приснилось, что я отошел в мир иной, и дожидается меня там именно Тони. Вспоминаю этот сон и не могу сдержать слез. Вот он, прямо передо мной, но вдруг превращается в тигренка Тони из рекламы хлопьев. Там, во сне, он был такой радостный — и я вместе с ним… Но это был лишь сон. Тони Бучера больше нет. Однако я стал писателем — благодаря ему. Каждый раз, когда я берусь за новый роман или рассказ, я вспоминаю о нем. Наверное, именно Тони научил меня писать не ради амбиций, а ради самого процесса. Именно так стоит подходить к любому делу.

Маленький рассказ «Рууг» — про всамделишную собаку, хотя она, как и Тони, уже умерла. Звали этого пса Снупер, и он относился к своей работе не менее серьезно, чем я — к своей. Работа его, очевидно, заключалась в том, чтобы не позволять никому красть еду из хозяйского мусорного бака. Снупер не сомневался, что хозяева в мусоре души не чают. Каждый день они приносили бумажные пакеты с деликатесами, аккуратно складывали в прочный металлический контейнер и плотно закрывали крышку. К концу недели бак наполнялся, и тут, на большом грузовике, появлялись самые жуткие злодеи во всей Солнечной системе. Они крали еду. Снупер знал, что это всегда происходит по пятницам, и начинал лаять около пяти утра. Мы с женой прикинули, что именно в это время у сборщиков мусора начинают звенеть будильники. Снупер знал, когда они выходят из дома. Он слышал их. Лишь он один все понимал, остальные почему-то не видели, что творится у них под носом. Должно быть, пес думал, что нашу планету населяют сумасшедшие. Его хозяева, как и все остальные жители Беркли, знали о мусорщиках, но ничего не предпринимали.

Каждую неделю он сводил меня с ума своим лаем, однако внутренняя логика пса занимала меня больше, чем его отчаянные призывы — бесили. «Как выглядит наш мир в глазах собаки?» — спрашивал я себя. Ведь у этого пса имелась целая система представлений, свой взгляд на мир: совершенно не похожий на наш — и при этом абсолютно логичный, если исходить из доступных собачьему уму посылок.

Вот в этом, говоря по-простому, и заключается суть моей двадцатисемилетней литературной деятельности. Я пытаюсь проникнуть в голову другого человека — или иного существа — и увидеть то же, что и он или оно; при этом чем сильнее этот человек отличается от всех нас, тем лучше. Все начинается с разумного существа, а затем мы идем наружу, представляем себе его мир. Очевидно, нам не дано знать наверняка, каков этот мир, но строить разумные догадки, по-моему, вполне возможно. Мне пришло в голову, что каждое существо живет в собственном мире, который немного отличается от миров других таких же существ, и я до сих пор уверен, что все именно так и есть. Для Снупера мусорщики — зловещие и страшные. Я думаю, он в буквальном смысле видел их иначе, чем мы, люди.

Не все соглашались с моим мнением, что каждое существо видит мир по-своему. Тош Бучер очень хотел, чтобы одна весьма известная составительница антологий (назовем ее Д. М.) прочла «Рууг» и высказала свое мнение. Ее ответ меня поразил. «Мусорщики выглядят не так», — писала она. «Шеи у них не тонкие как карандаш, а головы не трясутся. И они не едят людей». По-моему, она перечислила около дюжины ошибок, и все они касались описания мусорщиков. Я ответил, что да, она права, но речь-то о собаке, а собака ошибалась. Предположительно ошибалась. Она немножко двинулась на этой почве. Речь же не просто о собаке и ее видении мусорщиков — речь о свихнувшейся собаке. Ее свели с ума регулярные набеги на мусорный бак. Пес в полном отчаянии — вот что я хотел передать. В этом вся суть рассказа. У пса не осталось выбора, и он тронулся из-за этих еженедельных краж. А «рууги» об этом знают, им это нравится. Они дразнят собаку, лишают ее последних капель рассудка.